УРОКИ ИСКУССТВА

Иван Константинович Айвазовский (1817—1900) написал невероятное количество картин — шесть тысяч. Из них четыре тысячи посвящены морю. Но настоящая, всенародная, долгая слава досталась одной — картине «Девятый вал». И теперь сказать: «Айвазовский» — это почти то же, что сказать: «Девятый вал», и наоборот. На этом не очень большого разме ра полотне изображено море ранним утром. Всю ночь бушевала буря. Несколько моряков спаслись после кораблекрушения, ухватившись за обломок мачты, но спаслись еще не окончательно. На них вот-вот обрушится громадная волна— девятый вал. По древнему морскому поверию, буря рождает девять водяных валов, последний — роковой, самый сокрушительный. Волна у Айвазовского очень красивая — просвеченная солнцем, отороченная пеной, похожей на кисти сирени, и на первый взгляд совсем не страшная.

Однако вот что, например, писал по поводу подобных волн А.А. Бестужев-Марлинский, переживший шторм в открытом море: «...водяная метель с визгом летит над водою — это раздробленные верхушки валов; и вот вдали, под мутным мраком, изорванным молниями, белой стеною катится вал... ближе, близко — ударил! Нет слов, нет звуков, чтоб выразить гуденье, и вой, и шорох, и свист урагана, встретившего препону; кажется, весь ад пирует и хохочет с какой-то сатанинской злобою!»

Айвазовский мог бы добавить к этому кое-что из личного опыта. После того как он окончил Академию художеств в Петербурге, его как успешного выпускника отправили в Европу, знакомиться с тамошней живописью. И вот однажды, когда он плыл на пароходе по Бискайскому заливу, направляясь из Франции в Португалию и Испанию, начался сильный шторм и корабль чудом уцелел. Художник, хоть и очень испугался, отметил все-таки живописность волн и захотел бурю нарисовать. Так он и поступил, сойдя с корабля. Будучи человеком с богатым воображением, Айвазовский не раз потом пытался представить, что было бы, если бы судно пошло ко дну, и фантазия предлагала ему все новые варианты. За свою жизнь он изобразил немало бурь, тонущих кораблей и людей в шлюпках или на обломках мачт. Наконец в 1850 году фантазия нарисовала ему девятый вал — море в самом опасном для моряков состоянии. И эта «буря» получилась у него наиболее впечатляющей — жуткой и восхитительной одновременно.

Море Айвазовский представлял себе как живое существо — прекрасное, могучее и грозное. Парусники, уходящие под воду, и терпящие бедствие моряки нужны были ему на картинах еще и для того, чтобы зритель мог представить крутой нрав моря. Кроме того, ему нравились герои, которые не боятся стихии. Поэтому он всегда оставлял зрителям надежду на то, что моряки спасутся — даже от девятого вала.

Конечно, написать с натуры девятый вал невозможно. Айвазовский работал в мастерской. Зато работал он стремительно, почти со скоростью набегающих волн. Море он знал очень хорошо, тем более что вырос в приморском городе Феодосии, и легко мог воскресить в памяти море в любую погоду и при любом освещении. Он говорил так: «Сюжет картины слагается у меня в памяти, как сюжет стихотворения у поэта: сделав набросок на клочке бумаги, я приступаю к работе и до тех пор не отхожу от полотна, пока не выскажусь на нем моею кистью». Так что работы Айвазовского, в том числе и «Девятый вал», произведения особого рода — это пейзажи-стихотворения.

В конце августа 79 года н.э. произошло извержение вулкана Везувий. Для двух древнеримских городов, Геркуланума и Помпеи, расположенных у подножия вулкана, оно оказалось роковым. Потоки лавы превратили их в руины, которые сверху засыпал вулканический пепел, и в таком виде они оставались много столетий — как памятник грозным силам стихии.

В 1828 году художник Карл Павлович Брюллов (1799—1852), путешествуя по Италии, заехал посмотреть на развалины Помпеи. Накануне поездки, в Риме, он прослушал оперу Паччини, посвященную знаменитой катастрофе. Воображение его разыгралось. Вдобавок в те дни как раз вновь проснулся Везувий.

Пять лет живописец изучал исторические документы, бродил по музеям, зарисовывая предметы, сохранившиеся с античных времен, и представлял себе древнеримскую жизнь. И, основательно подготовившись, в 1833 году всего за шесть месяцев он написал огромное полотно, которое назвал «Последний день Помпеи».

Небо черно от пепла, сверкают молнии, падают с крыш статуи, рушатся стены, мечутся кони, гибнут люди. Те, кто еще могут, пытаются убежать от пожара и раскаленной лавы, спасая то, что им всего дороже: сыновья уносят из города старика-отца; муж и жена, закрывшиеся от пепла покрывалом, прижимают к себе маленьких детей; в левой же части картины толпа охваченных паникой помпеян тащит разные вещи. В центре ее Брюллов поместил автопортрет — в образе художника с ящиком красок на голове.

В представлении живописца жители Помпеи были красивыми людьми — особенно помпеянки. Как должна выглядеть прекрасная женщина, Брюллов знал точно — как графиня Юлия Самойлова. Графиня была не только хороша собой, но еще сказочно богата, независима и, кроме того, ценила искусство. Их с Брюлловым дружба продолжалась в общей сложности почти двадцать лет, и к развалинам Помпеи они ездили вместе.

Юлия Самойлова была для художника и главной вдохновительницей, и любимой моделью. Хотя Брюллов написал множество ее портретов, ему все казалось мало, и он пользовался всяким случаем, чтобы запечатлеть на холсте лицо графини. Живописец изобразил ее, например, на картине «Всадница», ныне очень знаменитой. И, конечно, работая над «Последним днем Помпеи», Брюллов не забывал о Самойловой, тем более что ее имя, Юлия, появилось как раз в древнеримские времена. В левой части полотна внимательный зритель может обнаружить сразу трех помпеянок, похожих на Юлию. Одна из них — женщина, обнимающая дочерей, вторая — мать семейства, укутанная покрывалом, а третья — девушка с кувшином; автопортрет Брюллов поместил сразу за ней.

«Помпею» художник привез в 1835 году из Италии в Россию, где ее ждал полный триумф. Но больше исторических картин Брюллов не писал. На родине его окружала слава, император Николай I относился к нему с уважением и заказывал ему портреты членов семьи. Но в России Брюллову не нравилось — возможно, потому, что Самойлова жила в Италии. Когда доводилось ему писать женские лица, он невольно делал их чуть похожими на лицо графини. Наконец, в 1850 году он снова уехал в Италию — на этот раз окончательно.

Незадолго до того как написать «Сватовство майора», в 1848 году, Павел Андреевич Федотов (1815—1852) навестил знаменитого живописца Карла Брюллова, которого боготворил. Перед этим Федотов прислал к нему на квартиру две свои картины. «Поздравляю вас, — сказал ему Брюллов, — вы меня обогнали». Брюллов был признанным мастером, а Федотов — скромным вольнослушателем Академии художеств. Брюллов был баловнем судьбы, а Федотов — отставным офицером, не дослужившимся до высоких чинов. Брюллов собирался в Италию — Федотов бедствовал. И все же Брюллов не шутил. Он понял, что Федотов открыл в живописи новую тему — повседневную жизнь.

Федотов так и называл свои картины — «Нравственно-критические сцены из обыденной жизни». Он не писал их с натуры, а целиком придумывал, как сочиняют пьесы: что там происходит, кто действующие лица, что они должны делать, каковы их характеры, какие между ними отношения, что за обстановка. Но он придумывал все это, исходя из того, что сам наблюдал в жизни. «Главная моя работа на улицах и в чужих домах, — говорил Федотов. — Я учусь жизнью, я тружусь, глядя в оба глаза; мои сюжеты рассыпаны по всему городу, и я сам должен их разыскивать».

О чем картина «Сватовство майора», современникам Федотова было понятно. В семье купца подросла дочь, и родителям надо пристроить ее замуж, чтобы не тратить больше денег на ее содержание. Тогда еще не принято было, чтобы женщины зарабатывали себе на жизнь, предполагалось, что их должны обеспечивать мужья. Без согласия родителей замуж выйти было нельзя. Обычно они сами подбирали барышне жениха, и он приезжал знакомиться. Это называлось «смотрины». Как раз такой момент изобразил Федотов.

По случаю смотрин дочери хозяин вошел в расходы. Служанка накрывает стол, приготовлено вино. Родители приоделись, а дочку нарядили, как на бал, в декольтированное платье и драгоценности, что в домашней обстановке, в темноватом помещении, смотрится странно. Пол в комнате расчерчен на квадраты, картины на стенах развешены симметрично, что характеризует хозяина дома как человека строгого и не склонного к фантазии. Картины висят в полутени, но их сюжеты различимы: в центре — большой портрет митрополита, дальше — вид монастыря и портреты генералов. Справа — портрет бородатого купца. Хозяин, таким образом, чтит власть — церковную и светскую. Как видно, он и сам человек властный. Выдаст дочку замуж, даже если жених ей не понравится.

Все действующие лица находятся в движении. У барышни не выдержали нервы, и она кинулась было вон из комнаты. Мать ухватила ее за подол. Служанки шушукаются. Кошка умывается, «намывает гостей». Сваха, кланяясь, представляет жениха. Отец семейства поспешно застегивается. А в дверном проеме подкручивает ус немолодой майор, готовясь войти в гостиную.

Полное название картины таково: «Сватовство майора, или поправка обстоятельств женитьбой». И современники Федотова понимали: значит, у жениха за душой ни гроша, но он рассчитывает на приданое невесты. Зачем тогда купцу, человеку расчетливому, затевать в доме суету ради безденежного майора? Офицеры в армии были дворянами, то есть майор происходит из более высокого сословия, и это купцу льстит. В общем, женитьба будет не по любви, а по расчету.

Федотов любил изображать все подробно, с большим количеством деталей. И все же, поскольку для зрителей подобные картины были в новинку, он сочинял к ним сопроводительные тексты, которые называл «рацеями». Из объяснения к «Сватовству майора» получилась у него длинная «поэма» в разговорном стиле. По тону ее понятно, как автор относится к своим героям:

И вот, извольте посмотреть,

Как в другой горнице

Грозит ястреб горлице, —

Как майор толстый, бравый,

Карман дырявый,

Крутит свой ус:

«Я, дескать, до денежек доберусь!»

Зрители не верили, что Федотов придумал эту ситуацию и даже искали, с кого написаны майор и другие персонажи. Рассказывают, что вскоре после выставки к нему пришел некий майор и сказал, что «приехал только затем, чтобы выразить свой восторг и удивление, что художник, не знавший его, так мастерски и правдиво написал его историю»